Два года назад я написала статью «На пороге храма». Она и привела меня в Церковь. Но до сих пор меня не покидает ощущение, что я так и не переступила этот порог. Я словно оказалась посередине — между прошлым и будущим, но «держаться» за этот «миг» сил больше нет. Надо делать выбор. Либо зайти, либо захлопнуть за собой дверь. Первое — трудно, последнее — невозможно.
* * *
Мне всегда нравилась работа журналиста. Нравилось узнавать что-то новое и делиться своими открытиями с читателями. Больше всего на свете я мечтала помогать людям, вести журналистские расследования, хотела изменить мир к лучшему… Но писать чаще всего приходилось о пластиковых окнах, гидромассажных ваннах или о том, чем паркет отличается от ламината. Что я и делала, утешая себя мыслью, что хороший журналист должен уметь писать обо всем. Поэтому это раздвоение или даже растроение личности (если «халтуры» было много) меня сильно не волновало — иногда все-таки удавалось делать стоящие материалы на социальную тему! И я как-то не задумывалась о том, что рано или поздно за каждое свое слово буду держать ответ. Только когда пришла работать в церковную газету. Только там я поняла, как это больно — «раздваиваться под пилой». Писать про паркет и ламинат мне стало совсем неинтересно — ни за какие деньги. А еще я поняла, что хороший журналист — это тот, кого серьезно волнует то, о чем он пишет.
* * *
Поначалу мои знакомые воспринимали мою работу как очередной этап в жизни, а попытку открыть для себя Православие — как обычное увлечение: мало ли что с людьми не случается, кто-то вот нэцке собирает! Но потом, поняв, что это всерьез и надолго, забеспокоились. Одна знакомая светская журналистка, увидев меня, усмехнулась: «Что, уже в платочке ходишь? Так нужно? Dress-code?».— «Нет, так проще». И действительно, по работе мне приходилось общаться со многими людьми, бывать в храмах, где платок и юбка — не пропуск, а своего рода символ, означающий «я — своя». Так, наверное, первые христиане рисовали на песке рыбу…
Благо, что мои родные и близкие меня в моем стремлении не ограничивали. За исключением, пожалуй, самого близкого — мужа, который мое желание воцерковиться воспринял без энтузиазма, и поначалу даже грозился выбросить из дома все иконы, но все же разрешил оставить — строго на одной полке, и нигде больше! Маленькая икона появилась также в машине — после того, как мы чуть было не разбились, муж согласился освятить ее.
А вот знакомые — те просто решили, что я «пропала для общества». Поначалу некоторые из них еще пытались «вернуть меня к жизни», для чего рекомендовали срочно уйти с работы. Мне даже предложили непыльное место, хорошую должность с высоким окладом и условием: писать о том, о чем скажут. Каких-то два года назад я бы, наверное, согласилась. А теперь — нет. Почему? Не стала объяснять. Слова «радость жизни во Христе» их вряд ли убедили бы. Зачем упоминать имя Господа в суете?
Так меня оставили в покое. Не могу сказать, что круг моих знакомых резко сократился — он изменился. Прошлые отношения себя исчерпали. Мы изредка созваниваемся, поздравляем друг друга с праздниками, желаем здоровья и всяческого благополучия. Настоящие же друзья остались со мной, приняв меня такой, какая я есть. Появились и новые — хорошие, добрые, готовые прийти на помощь в любую минуту. И все же что-то не дает мне покоя, не дает почувствовать себя полностью «своей», войти в храм и остаться в нем навсегда.
* * *
«Смерти нет. Наша жизнь не заканчивается крышкой гроба. Есть вечная жизнь, они верят…». Стоп. Кто это — они? Ты же говоришь о своей вере, значит, ты тоже должна быть в «их» числе! Я даже не успела понять, как это произошло — только что я сама отреклась от своей веры. И сделала это не под страхом колесования или расстрела, а просто, в разговоре, пытаясь утешить близкого человека в минуту горя и рассказать ему то, что сама успела узнать о Православии — вере, в которую крещена, но о которой знаю не больше, чем житель затерянного в пустыне африканского племени!
Господи, прости меня!
* * *
«Только не проповедуй!» — все мои неофитские порывы поделиться новообретенными познаниями с мужем, как обычно, заканчиваются неудачей. «Нет, ты послушай!».— «Не хочу!».— «Почему?».— «Ты изменилась. Стала страшной занудой. И в платке — как бабулька! Мне не нужна жена-монашка! Я женился на другой»…
Господи, почему так тяжело? Как рассказать о той радости, которая живет в моем сердце с тех пор, как в него постучался Ты? Как поделиться ею, не поучая и не превращаясь в фарисея? Как донести ее? Рассказать о самом главном, без чего вся жизнь обессмысливается, замыкаясь в круговорот: поспал-поел-пошел на работу-вернулся-выпил пива-посмотрел телевизор-лег спать? Ведь как это страшно — никогда не проснуться!
* * *
«Знаешь, сегодня в храме наш сынок впервые сам подошел к Причастию!».— «Что это такое?».— «Это — самое главное, что может быть в жизни христианина. Он приобщился Святых Христовых Таин».— «А, понял, выпил вина с хлебом?».— «Нет, это не просто вино с хлебом. Это Тело и Кровь Христовы».— «Вы что — вампиры?»…
Что же происходит? Почему так трудно говорить о Тебе, даже когда хотят слышать? Как научиться говорить о Тебе, чтобы люди поняли? Как стать достойной той Любви, которую Ты принес в этот мир?
* * *
«Ты — сектантка! Вы все в твоей Церкви — сектанты».— «Пожалуйста, перестань, я устала, я не хочу с тобой ругаться».— «Нет уж, ты говори. Может, Господь проверяет тебя, хочет узнать, насколько ты сильна в своей вере?».
Господи, помоги мне!
* * *
Снова спорим. «Пойми, я — военный. Церковь и армия несовместимы».— «Еще как совместимы: Суворов был гениальным полководцем и при этом верующим человеком!». Оба замолкаем, когда видим по телевизору воинский храм, куполом которому служит часть боевой ракеты.
* * *
Долгое время я пыталась понять: что же скрывается за негативным отношением людей к Церкви? Какие-то личные обиды, предрассудки или банальная глупость: я этого не понимаю, значит, этого быть не должно? Заявления типа «религия — опиум для народа», «вера — удел рабов», «РПЦ — коммерческая организация» или того хуже — «вторая КПСС» — даже не хочется брать в расчет, настолько они не вразумительны. Какова же суть претензий, предъявляемых современным обществом к Православию? Насколько велика пропасть между ними? И преодолима ли она?
На зимних каникулах мы с сестрой повели наших детей в театр на спектакль «Владимир — Красное Солнышко». Обрадовались, решив, что в рождественские дни поставили спектакль о святом равноапостольном князе, благодаря которому Русь приняла Крещение. Но радость была преждевременной. Лучшими «друзьями» князя, пытающегося спасти Солнце и победить Тьму, оказались леший, бабка-короежка, заря-заряница, вода-водяница и прочая нечисть. А в конце мы чуть не упали со стульев, услышав, что князь Владимир принес на Русь много новых богов!
Что это — необразованность режиссера или торжество язычества? Почему так воинственно настроены люди именно по отношению к родной вере, благодаря которой была создана наша страна, культура, литература? Неужели всерьез можно рассуждать о том, что у России было богатое языческое прошлое и письменность, уничтоженная «огнем и мечом» пришедшими на Русь «захватчиками» — святыми Кириллом и Мефодием?
* * *
Мне кажется, я поняла, в чем дело. Православие — слишком «неудобная» вера. Человеку, предпочитающему комфорт во всем, легче поклоняться нескольким богам — кого-нибудь да задобришь. Или вообще не думать о Боге. Ведь грех — до осознания его таковым — не так страшен, как после. Одно дело — жить, не задумываясь о последствиях, и совсем другое — посмотреть на себя со стороны, в свете евангельской Истины, осознать свою неправоту и попытаться изменить себя. Вот здесь и начинается самое сложное. Гораздо проще обвинить весь мир во всех своих грехах, бедах, неудачах, болезнях, чем признать, что это ты сам виноват во всем, что с тобой происходит.
Поэтому так трудно стоять на пороге храма. Жить по-прежнему уже нельзя, а по-новому — тяжело. И начинаются бесконечные «вихляния», поиски компромиссов, которых нет и быть не может, ибо отказ от веры — это смерть. И если ты дойдешь до определенной черты, назад дороги уже не будет. Можно либо зайти в храм, либо закрыть дверь с другой стороны. Нельзя, увидев свет в полной темноте, сказать, что ты ничего не видел. Можно ослепнуть и вновь погрузиться во тьму. Или наконец прозреть и продолжить путь к свету.
* * *
«Что такое пост?».— «Это ограничение себя в горизонтали, чтобы расти в вертикаль».— «А почему же вы не едите именно мясо? Оно не дает расти?».— «Так положено».— «Ничего-то ты не знаешь! Белковая пища слишком тяжелая, отнимает много сил и не дает сосредоточиться на молитве. Это один из ваших батюшек говорил по телевизору!». Оказывается, пока меня не было, муж смотрел православную передачу о посте и фильм о монахах, выращивающих арбузы на Валааме,— впервые не переключил на другой канал. На столе — «подарок» для меня: баночка с консервированными ананасами.
Господи, спасибо Тебе!
Ольга Новикова
Православие и современность № 6, 2008
|
