- Отец Павел, Вам случалось задумываться о смерти? Есть ли у Вас реальный опыт встречи с ней?

- Конечно, о смерти приходилось размышлять. Правда, думал я о ней скорее так:  в чём для меня заключается смысл жизни, и к чему я в конечном итоге подойду, ведь когда-то же надо умирать. Этот финиш для каждого человека всегда что-то значит, каждый хочет в нём видеть какой-то смысл. Все мои раздумья сводились к тому, что это переход из какого-то одного мира в другой, какой-то порог или что-либо подобное. Я живу и делаю что-то ради чего-то, а вот ради чего? И так ли важно будет то, ради чего я что-то делаю, в самом конце моей истории?

Я думаю, что к смерти начинаешь относиться иначе, когда кто-то из близких тебе людей покидает этот мир. У многих людей первыми уходят из жизни бабушки и дедушки, наши старички. Первый опыт встречи со смертью, когда я что-то почувствовал на необъяснимом мне уровне, на уровне интуиции, возник когда скончался мой дед (к тому моменту я уже был человеком верующим). Я ехал домой из гостей, вдруг, выходя из метро, я почувствовал, что что-то не так. Именно почувствовал. Возникло вдруг откуда-то ощущение, что в твоей жизни что-то резко изменилось. Я любил своего деда и до сих пор его люблю. Одни из самых светлых воспоминания детства связаны именно с ним.

Я приехал домой, родители сказали мне, что в эту ночь его не стало. Накануне мы были у него в госпитале, где он лежал, и успели с ним попрощаться. Было такое ощущение, что ты чувствуешь, видишь и понимаешь, что это последняя встреча. Длинный серый коридор госпиталя, уходящее от него наше семейство: мама, папа, брат, моя невеста. Мы шли по коридору, а он стоял и как-то очень печально смотрел на наши удаляющиеся спины.

Потом были похороны... Мой дед всю свою жизнь прослужил в Советской армии, со всеми вытекающими отсюда для веры человека последствиями. Я всегда был уверен и знал, что он был честным, совестливым человеком, никогда никому ничего плохого не сделал. Суд Божий - это тайна. Однако слова апостола Павла, говорящие о том что, человек, живший по закону своей совести будет по нему судиться, вселяют в меня огромную надежду на то, что Господь примет моего деда и будет к нему милостив.

До того, как ушёл дедушка, уходила моя бабушка. Этого я почти не помню, мне было лет 17, наверное, и я ещё не совсем понимал, что происходит.

В следующие десять лет моей жизни, слава Богу, никто не умирал. Потом все стало иначе. Из жизни ушла моя мама. Ближе человека, чем собственная мама, наверное, не бывает. Наша семья всегда жила дружно, хотя порой отношения бывали разными: увы, жизнь состоит не только из хороших моментов. Когда я прочел самый первый диагноз, сразу стало очевидно, что нужно готовиться к худшему: времени отпущено всего несколько месяцев, настолько стремительным было заболевание.

Мама всегда относились к Церкви с уважением, несмотря на то, что была воспитанником советского времени. И Бог послал ей человека - соседку по палате, такую же больную. Она и оказала на маму решительное влияние, убедила ее в необходимости исповеди и причастия перед операцией. Пришёл священник, причастил её. Операция, к сожалению, оказалась практически бессмысленной... Дальше процесс пошёл по нарастающей. Настал последний день, когда мама с утра была ещё в состоянии разговаривать и сама передвигаться, а к вечеру скончалась.

- А быть рядом с человеком в последние моменты жизни - каково это, как себя вести, что делать?

- Я настоял на том, чтобы всё происходило дома, чтобы не отдавать маму ни в какие хосписы, ни в какие больницы, где врачи вколют обезболивающие, и человек спокойно в полудрёме отойдёт. Обезболивающие удалось достать самим, уколы кололи дома.

Какие-то вещи невозможно выразить словами. Почему-то вдруг я понял, что это последний день ее жизни, поехал в ближайший храм, взял епитрахиль, Дары, причастил её, пособоровал, а потом мама впала в забытьё, сознание отключилось и постепенно стало угасать - тогда я стал читать канон на исход души.

Конечно, можно сидеть рядом с человеком и держать его за руку; безусловно, это, тоже очень нужно. Владыка Антоний (Сурожский) в своей книге «Жизнь. Болезнь. Смерть» об этом пишет. Как бы тяжело ни было, но оставаясь рядом с умирающим, ты, может быть, и не поможешь ему ничем, но если его охватывает чувство ужаса и одиночества, и он понимает, что уходит из этого мира в другой. Ты своим присутствием вселяешь в него надежду, что он не один на один с тем, что ему предстоит пережить. То, что говорит Господь с креста по своему Человечеству: «Господи, для чего Ты меня оставил?» - наверно, это самая страшная вещь, которую может пережить человек и с которой он может не справиться. И ты своим присутствием  хотя бы помогаешь ему ощущать, что он не одинок в этот момент.

И мама моя была не одна. Около нее был я, был мой брат. Я помню мамин последний вздох. Дальше нужно было делать какие-то технические вещи, звонить кому-то и куда-то. В этот момент эмоции берут верх над разумом. Хоть ты и стараешься их как-то сдерживать - всё равно голос выдаёт какого-то совсем другого человека, потому что ты меняешься в этот момент. Сам внутренний человек изменяется, реагируя на то, что из жизни ушёл любимый и близкий тебе человек.

- Вам как священнику приходится бывать в больницах, напутствовать умирающих?

- Долгое время я не бывал в больницах, не напутствовал умирающих, ничего такого не делал - никто меня об этом не просил. Но после маминой смерти Господь сразу послал мне нескольких больных, которых нужно было напутствовать. Двух из них я крестил на последней стадии заболевания, к иным периодически ездил, навещал. Все они из этой жизни перешли в вечность. Пришлось побывать в реанимациях - от младенческой до взрослой. И везде я сталкивался с тем, что человек очень нуждается в том, чтобы кто-то был рядом. В реанимацию в том виде, в каком она есть, пускают родных, но ненадолго. Если человек лежит в сознании, это непередаваемый, на мой взгляд, ужас и страдание от одиночества. Потому что умирать-то страшно, потому что есть то, за что совестно или больно любому человеку. Человек лежит, утыканный трубками и катетерами, понимает, что всё, это предел. Ты один на один с какой-то чудовищной медицинской машиной, которая к тебе относительно равнодушна, потому что через эту реанимацию проходят в год сотни, тысячи людей. И я не представляю, что значит там оказаться не в качестве священника, а в качестве пациента, человека, покидающего этот мир. Поэтому родные стены, дом очень важны, хоть это и очень тяжело переживается.

- Должен ли человек знать, сколько ему осталось?

- Задают, конечно, такие вопросы. Но достоверно сказать, что будет по другую сторону жизни, я не могу по причине того, что просто не знаю (речь идет, конечно, не о том, что написано в Священном писании, и не о том, что говорит нам Предание, что является предметом веры, а о собственном опыте). Я думаю, что ответ на этот вопрос можно почерпнуть из разных книжек, и это будет гораздо лучше, чем я скажу.

- А что Вы говорите?

- Я говорю, что оттуда ещё никто не возвращался, а те, кто возвращался, по какому-то чуду и промыслу Божию, не делились своими воспоминаниями. В том, что находится за порогом жизни, есть тайна, о которой мы можем предположительно судить так-то или так-то в пределах Предания церковного, но не более того. Мы знаем, что смерть - это не предел нашего бытия и что к этому переходу нужно готовиться. Но готовиться не бесконечно повторяя «я готовлюсь к смерти», а просто жить, выполняя заповеди, данные в Евангелии. Остальное - суд Божий. И от нас в том числе зависит, насколько он будет милостив, потому что если мы действительно хотим, то мы какие-то вещи делаем. Как апостол Павел пишет: «Произволяющий способен».

- А если спрашивают о «несправедливой» смерти - младенцев, например? Что тут можно сказать?

Из всех объяснений несправедливой смерти, что можно найти и встретить, мне ближе всего слова митрополита Антония Сурожского. У него есть мысль о том, что если человека внезапно призывает Господь, то это, возможно, из-за Его (Господа) бережливого и любящего промышления о данном конкретном человеке. Душа человека очень хрупка, она не всегда может вместить и выдержать столкновение с реалиями этого мира. Именно поэтому Господь (помимо каких-то очевидных случаев строгого суда Божия, когда в нечестивого грешника попадает, к примеру, молния, испепеляя его), призывая людей неожиданно, в том числе и любимых нами, готовит их к лучшей участи. Попросту говоря - таким образом, Он бережёт души для вечности.

- Иногда говорят: почему вы, христиане, скорбите по своим умершим, ведь вы верите в вечную жизнь?

- У христианина не должно быть неутешимой скорби по умершим, так как мы знаем, что это переход из одного мира в иной, что человек встретился с Богом, и встреча эта радостная. Мы должны радоваться, что наши близкие ушли от этого временного жития в жизнь вечную и там наслаждаются Богообщением. Но любой человек привязан к своей маме, своему папе, к брату, к сестре, к любимому другу, да даже к любимой кошке или собаке и т.д., поэтому естественно людям плакать и скорбеть о тех потерях, которые у них есть.

- Это эгоизм получается?

- Я не считаю, что это эгоизм. Потерять кого-то близкого - это больно. Боль от того, что ты с этим человеком никогда не увидишься. Не от того что он удовлетворял твоё эго какими-то своими качествами, а теперь это стало невозможно. У людей может возникать душевная привязанность (единодушие, единомыслие) друг ко другу. Прожили, к примеру, супруги душа в душу 25 лет. Не может же быть бесследным для души такое единение! И все это - остаётся. Палец отрежут - ведь больно. А тут - душа!

- Бывают какие-то смерти, условно говоря, «естественные», и их воспринимаешь спокойно - когда умирает пожилой благочестивый человек, например. А может быть, ты просто не был очень близок с человеком...

- Можно спокойно воспринимать и когда был близок, хотя и трудно. Спокойствие - наверно не то слово. «Спокойствие» возможно тогда - когда ты свое неспокойствие превращаешь в молитву об ушедшем. Ты видишь и понимаешь родственников, которые плачут, переживают. Есть ещё и вполне человеческие эмоции, которые могут быть выражены в слезах и ничего общего не иметь с истинной и подлинной любовью и окончанием этой любви в нашей земной жизненной составляющей. Это может быть просто эмоционально переживание - умер человек, жалко. Но для верующего человека  это расставание восполнимо. То есть, мы верим, знаем и понимаем, что, конечно, встретимся все вместе ещё раз.

Приведу такой пример из жизни. Прихожу я как-то домой - мама вся в слезах. Плачет так, как будто произошло что-то чудовищное... «Боже, - думаю, - что же случилось?!» У нас был кот Вася, он перебегал дорогу на даче, и его в тот день сбила насмерть машина. Кот прожил у нас лет пять и, конечно, его было жалко, потому что мы его очень любили. Но любовь эта была какая-то совсем-совсем земная, наверно. Однако настолько сильная была эмоция, переживание от разрыва такой привязанности, что подумалось, что умер человек.

Так что я не разделяю мнения, что скорбь по умершим - это эгоизм. Очень часто это просто душевная боль.

- А если начинаются терзания «надо было сделать то-то и то-то»?

- Да, бывают такие терзания у людей. Известно ведь, что мы понимаем, кого мы потеряли и кого лишились только тогда, когда человек уходит из жизни.                                              

Преждевременный, на наш взгляд, уход человека из жизни провоцирует такие душевные терзания. Может, это и к лучшему: если у человека не было никаких других. Пусть хоть будут эти, чтобы он себя укорял и говорил, что вот я, свинья неблагодарная, не сделал даже каких-то самых элементарных вещей, которые мог бы сделать: не позвонил, не спросил как дела, как себя чувствуешь, всё ли с тобой в порядке, не помочь ли тебе чем-нибудь? Эти терзания иногда бывают очень полезны. Но это бывает, конечно, и самоедством, может быть, от каких-то других чрезмерно развитых душевных качеств, которые могут человеку служить и во вред. Но в данном случае нужно себе какой-то разумный отчёт отдавать и следовать таким путём, чтобы не быть спокойным и самодовольным, считая, что сделал всё возможное. Невозможно сделать всё, что ты мог. Невозможно. Как бы ты ни хотел. Хотя бы что-то, с надеждой, что Господь поможет тебе и будет милостив. На мой личный взгляд облегчение души в том и заключается, что человек размышляет об этом.

- «Память смертная» и память о смерти - это ведь не одно и то же?

- Насчёт памяти смертной могу сказать, что в том виде, в котором мы о ней читаем в житиях, в моей жизни такого, к сожалению, нет, так не живу. Я не знаю, каким будет переход в вечную жизнь - быстрым или медленным. Всегда быть готовым к этому очень хотелось бы, но вряд ли возможно.

Часто приходит такая мысль: если я предстану пред лицом Божиим, о чём Господь меня спросит? Как Он будет меня судить? Достанет том благочестивого Предания, скажет: «Вот смотри: сколько всего написано - ты не выполнил. О чём вообще можно разговаривать?» «Даа... просыпал всенощное бдение, не читал молитвенное правило, нарушал пост, Господи...». Потом думаю - нет, это как-то странно, это какой-то закон нелюбви что ли. Выполнил список - входи, не выполнил - проходи мимо, не задерживайся.

Мне очень запомнился эпизод из фильма отца Тихона (Шевкунова) про Псково-Печерский монастырь. Там есть рассказ об одном монахе, который всю жизнь прожил в монастыре, делал аналои, деревянные стулья, табуретки. И случилось так, что он внезапно как бы умер. Собралась братия, прибежал отец Иоанн (Крестьянкин), стал молиться, и этот брат очнулся. Лежал долго в больнице монастырской, а потом рассказал, что с ним приключилась такая история. В своём состоянии как бы смерти он вдруг увидел громадную яму, наполненную всем, что он сделал - подсвечниками, аналоями, и всё это плавало в какой-то грязи. Он увидел Божию Матерь, которая ему сказала: «Знаешь, брат, мы всю жизнь ждали от тебя другого». Видимо до этого момента, он был настолько увлечен своим делом, к которому у него, конечно, был талант, что само это дело затмевало все остальное в его жизни. После этого случая он стал вести совсем иную жизнь.