Он всегда находил время, чтобы помочь в беде. Воспоминания о митрополите Сурожском Антонии. - Портрет - Непознанный мир веры - Материалы

От редакции: 5 лет назад скончался митрополит Антоний Сурожский – один из самых светлых людей двадцатого века. Блестящий проповедник, он обладал даром сказать понятные современному человеку, теплые, правдивые слова, проникающие в самую глубь израненного сердца, апостол Великобритании, создавший не один по-настоящему многочисленный православный приход, философ. Молитвенно вспоминая владыку в этот день, предлагаем читателям беседу протоиерея Александра Степанова с духовными чадами Владыки Антония, прозвучавшую на радио “Град Петров” .

Прот. Александр Степанов: Здравствуйте, дорогие братья и сёстры. Сегодня в нашей студии мы беседуем с гостями из Англии - Владимиром Борисовичем и Ириной Яновной фон Шлиппе. Наши внимательные слушатели, я думаю, помнят несколько программ, которые мы уже записывали вместе с этими замечательными людьми, супружеской парой из Лондона, которые являются прихожанами собора Успения Божьей матери в Лондоне, знали владыку Антония многие годы, вместе с ним трудились над созиданием Английской Епархии Русской Православной Церкви и были духовными чадами владыки Антония. Ирина Яновна является, кроме того, членом Епархиальной Ассамблеи Сурожской Епархии.

И сегодня мы пригласили в студию наших друзей для того, чтобы ещё раз вспомнить о приснопамятном владыке Антонии. Уверен, что вам, дорогие радиослушатели, хорошо знакомо имя этого замечательного архипастыря Русской Православной Церкви. В наших программах часто звучат его беседы, проповеди, многие читали его книги с его замечательными проповедями и беседами, вышедшие сейчас в России.

Первый вопрос, который я хотел бы задать нашим гостям: когда вы познакомились с владыкой Антонием, был ли он тогда уже епископом, и какие были первые впечатления от этого знакомства?

Ирина Яновна: Я первой познакомилась, потому что ранее Владимира Борисовича приехала в Англию, в конце 61-го года. Я работала в БИ-БИ-СИ с отцом Владимиром Родзянко, он меня и убедил пойти познакомиться с митрополитом, тогда ещё епископом Антонием. Вот так мы познакомились, несмотря на все политические и церковные разделения.

В 61-м году он был ещё сравнительно молодым человеком, и первое впечатление было - горения. Он всегда был как бы в горении или, еще можно сказать, в полёте. В толпе его невозможно было не заметить, вне зависимости от того, как он был одет, стоял ли лицом или спиной, несмотря на небольшой рост, больную спину и так далее.

Владыка очень внимателен был. Увидев меня, сказал, что я нездорова. И был прав - у меня был бронхит. Сказав, что даст телефон своего друга врача, добавил, что встретимся потом..

Владимир Борисович: Я познакомился немножко позже, уже в 1963 году, и, конечно, с подачи моей тогда ещё невесты Ирины. Для меня никаких сомнений насчёт Московской патриархии не было. Хотя в тот момент я ещё формально ни к какой Церкви не принадлежал, даже был не крещён с детства. Владыка меня крестил тогда же, в 1963 году - совершенно незабываемое впечатление. Это человек изумительной духовной силы, собранности и такой светлый.

Владыка очень любил рассказывать ситуации из жизни, на которые реагируешь именно радостным смехом. Я не помню ни одного другого человека, с которым бы я встречался в жизни, у которого была бы именно такая изумительная широта: от жизнерадостности до такой собранности, которая в алтаре во время службы больше всего проявлялась, где я его неоднократно видел. Вот это, пожалуй, первое впечатление.

прот. Александр: Вы прожили в таком близком общении более 40 лет, можете ли сказать, владыка менялся как-то за это время? Или была в нем некая тождественность самому себе, которая изначально и до конца была?

Ирина Яновна: «Я вам 40 - 50 лет говорю одно и то же, у меня больше нет слов», - жаловался он, рассказывая о случаях из своей жизни. – «Если для меня это было поворотным пунктом моей жизни, я не могу об этом не говорить. А на вас не действует. И где мне найти слова, чтобы вы поняли, что я вижу, что я знаю, чем я живу». И сколько бы мы ему не говорили, что понимаем, насколько способны, и делаем, что можем, он очень огорчался, что вынужден еще и еще раз повторяться.

И второе - это эволюция от состояния горения до состояния, когда человек как бы светится. А еще была какя-то неуверенность в том, что он делает всё, что может, хотя вокруг него собирались эти огромные толпы и он был одним священником. Это теперь их - сорок человек в епархии. Думаю, это состояние было следствием недовольства собой, что для христианина вполне естественно.

Но вот еще одна деталь. По мере того, как мы все ближе с владыкой сотрудничали, мы всё реже общались. Я на днях говорила с одной очень ему близкой сотрудницей, она сказала: «А он со мной вообще не говорил в последние годы». Между тем, Алена переводила с английского языка на русский все его проповеди. Он давал это делать только ей, хотя на ее письма не отвечал. Думаю, просто был уверен - раз поручил ей, значит, справится. И это было очень характерно для него.

Конечно, очень хочется побыть рядом с человеком, которого так любишь. Но нужно меру выбирать. Как-то мне подарили прах из могилы святого Амвросия Оптинского. Постоял он немного в красивой коробочке у нас дома перед иконами. А мне неуютно, мне кажется, чтобы это находилось в храме. Поговорила с владыкой, объяснила, что по мне - будь у меня дома или в храме - всё равно, если есть духовная связь. Он согласился: “Ты знаешь, у меня такое же отношение - если есть связь, то физического общения уже не нужно. Пускай стоит в алтаре, это правильное место”.

В последнее время общение с владыкой было очень редким и кратким. Думаю, что это нормально. Он задавал направленность, и ты шел по этому пути, не задумываясь. И, по-моему, многим не было дано личного общения больше, т.к. более или менее все справлялись.

Владимир Борисович: Но главная причина, думаю, была в росте епархии и самого лондонского прихода. Духовенства, с которым постоянно приходилось общаться, становилось все больше, потому и времени на мирян оставалось гораздо меньше.

Ирина Яновна: Знаете, он на беду всегда находил время. Чтобы помочь кому-то в беде, даже мог не пойти в храм на важное богослужение. Я знаю конкретные случаи.

Владимир Борисович: Однажды владыка должен был установить у себя автоответчик. Ведь не откликаться на телефонные звонки, которых было просто великое множество, нельзя, а это мешало общению. В том числе с теми, кто приехал издалека, из-за границы, например.

Да и средств не было в приходе, секретаря, водителя и проч. Откуда взять? Прихожане, имеющие автомобиль и могли оторваться от работы, возили владыку. Да и мне иногда доводилось подвезти его, скажем, на конференцию. И всегда пути он что-то рассказывал. Жаль, что за рулем сложно что-то запомнить. Только общий настрой помнится.

Чаще это были случаи из жизни. Причем увиденные так, как только человек мудрый и наделенный чувством юмора, может увидеть. Владыка Антоний наполнял эти истории каким-то духовным содержанием и, вместе с тем так, что хотелось именно радостно посмеяться над каким-то случаем.

Ирина Яновна: Одна из тем, которые мы обсуждали с владыкой очень долго и подробно в передачах по Би-Би-Си ещё в 60-десятые годы, была вера Бога в человека. Он очень много об этом говорил, приводя примеры. Я хочу сказать, что он сам верил в людей.

И был чрезвычайно требовательным к тем, кто, как он считал, может справиться с заданием. Но это всегда было как бы честью. И если бы не вот эта сила, доверие, заставлявшие человека выкладываться полностью, он бы никогда не смог ничего создать.

Глядя на наше духовенство, на тех, кто активен в церковной жизни, видишь, что на людей он не только примером, но и этим любовным и очень требовательным доверием сильно воздействовал.

прот. Александр: Если говорить о владыке Антонии, как о духовнике. Вероятно, Вы исповедовались ему много раз и свои внутренние духовные проблемы обсуждали. Как он раскрывался? Вы говорили, что он был чрезвычайно внимательный, всё время сосредоточенный на человеке, с которым в данный момент общался. Что ещё в таком роде можно сказать?

Владимир Борисович: Возможно, тут уместно сказать об эффекте контраста. Приходилось исповедоваться не только владыке Антонию. К сожалению, часто этот процесс принимает по инициативе священника чисто формальный характер. У владыки не допускалось формального подхода - перечисления грехов или что-нибудь такое.

Он умел внимательно слушать и вникать в суть покаяния, или раскрыть, что покаяния-то нет, что ты не каешься. Этого я больше ни у кого не встречал.

прот. Александр: По времени он уделял много исповеди? В те моменты, когда у него были силы, возможность…

Владимир Борисович: Когда владыка Антоний был моложе и были силы время - да. Но наступил момент, когда он не мог исповедовать, и священники собора могли взять этот процесс на себя.

Ирина Яновна: В некоторых случаях и когда у него была возможность, он предлагал человеку прийти на длительную исповедь. Домой или в храм. И там не формально, а хорошо разобравшись - в чём каешься и каешься ли - принимал исповедь.

Я сама никогда не имела такой возможности, но знаю людей, которые целый день с ним проводили, исповедуясь с его помощью. На вопрос, каким он был духовником, я бы ответила так: каждая встреча с глазу на глаз с ним это была фактически исповедь. Он говорил: “Мы с тобой сейчас войдём в вечность и посмотрим, что происходит”.

Именно выверка жизни и отбрасывание того, что мешает идти по тому пути, который тебе предназначен. И, в общем, он не так много говорил, как направлял твои мысли, заставлял тебя самого разбираться. И одно я точно могу сказать, что он немедленно пресекал любые попытки какими бы то ни было мирскими мерками что-то мерить. Всё: как ты на себя смотришь, на действия окружения - всё с точки именно Бога, вечности.

Я помню разговор, скажем, о справедливости. Обижен был человек, обижена я была судьбой, тем-сем несправедливо. Ну, как он на меня налетел: “Справедливости ты хочешь? Ты хочешь, чтобы на Страшном суде тебя Господь по справедливости судил или по милости?” И все встало на свои места, всё видишь уже совершенно иными глазами. «Ну, хорошо. Если мирские к тебе несправедливы - в суд подавай или что! Это ничего общего с духовной жизнью не имеет, с Богом - не имеет, с душой твоей - не имеет. Давай будем говорить о главном».

Вот это был у него, не знаю, приём - не приём, но это его суть была. Он жил в вечности, и соприкасаясь с ним, если очень стараться, иногда можно было тоже прикоснуться к вечности и себя в ней как-то увидеть, это было необычайно…

прот. Александр: Чего же можно больше ожидать от духовника, если он даёт возможность прикоснуться к Этому… Может быть, скажете несколько слов о службах владыки? Как он служил? Какой стиль богослужения любил, какое пение, скажем, в соборе?

Владимир Борисович: Насчёт стиля - степенность, не суетливость, которые, увы, иногда присутствуют во время трансляции богослужения по телевидению: летящие суетливо туда-сюда дьяконы - у него ничего этого не было. Вместе с тем, никакого промедления, ведь на всё время отведено очень точно. Эта его собственная собранность отражалась на всем, что происходило во время службы.

Обычно служил священническим чином. Владыка не любил встречи иерарха с красивыми песнопениями, торжественными облачениями, а это только один раз в год, на престольный праздник бывало.

Ирина Яновна: На епархиальную литургию еще, но он этого терпеть не мог.

Владимир Борисович: Да, обычно он служил, как иеромонах. Правда, благословение во время пения “Святый Боже” - это архиерейским чином. Но остальное было монашеским служением.

Ирина Яновна: Я, как работник радио, с секундомером стояла годами и записывала эти службы. Трансляции на Россию живьём в прямом эфире вела из собора.

Сохранилось довольно много записей богослужений владыки. Приятно было наблюдать степенность во всем, собранность. Он служил гораздо быстрее, чем средний священник. Но такое впечатление было, что он в вечности, без времени вообще. Не красотой голоса достигалось это, силой, которая была за голосом.

А вообще он любил обиход, простое пение. Но ведь у нас регент очень высококвалифицированный, отец Михаил Фортунато, имеющий огромный дар. Вот знаменный распев, Кастальский - это, значит, отец Михаил, а просто обиходные службы - владыка. Многое зависело от состава хора.

Ведь у нас, ещё раз скажу, нет никаких денег. От Москвы никогда не брали, не принимали ничего, а приход всё-таки небольшой. У нас нет ни членских взносов, ни обязательных поборов. Каждый - по совести. То есть, денег нет. Но зато есть очень много работы. Вот, скажем, храм содержится в изумительной чистоте, просто в блеске. Человек сорок трудится два дня в неделю безвозмездно. Да еще и все эти самые средства - тряпки, швабры сами покупают. Это тоже какой-то вклад.

У нас всегда ожидают вклада делом, а не деньгами. Хотя деньги тоже нужны, но этому уделялось меньше внимания. Если бы хор получал зарплату, и пение было бы другим, ведь большинству интереснее петь и слушать Бортнянского, чем обиход.

И я думаю, что эти факторы - что владыка хочет, что регент хочет, что хочет данный состав, кто пришел петь - и определяют музыкальное оформление нашего богослужения. Получается что-то органическое, но компромиссное всё-таки.

Что бы сказать о любви к благочинию, красоте и порядку богослужения владыки? Раз был такой случай. Во время всенощной мальчик вышел из алтаря с зажженной свечой и не знал, что ему делать. И почему-то этот мальчик пошел вперёд - до конца, затем повернул, обошел всю церковь и вернулся опять в алтарь. И он так это сделал красиво и спокойно, и так точно к концу псалма дошел обратно, что все удивились и сказали владыке: “Как хорошо, что Вы ввели такое красивое новшество. Нам просто свет Христов просиял”. Владыка сказал: “Хорошо, что сегодня просиял, больше не будет” (смеётся).

Это была, конечно, ошибка мальчика. Но, во-первых, он не испугался, не стал туда-сюда бегать и суетиться. А во-вторых, всем понравилось. Конечно, такое больше не повторялось.

прот. Александр: То есть, владыка его не оборвал, не стал наводить порядок?

Ирина Яновна: Нет, он не считал возможным это нарушить. Это было не по уставу, но получилось красиво.

Владимир Борисович: Нельзя эту тему закончить без того, чтобы не сказать несколько слов о том, как он читал Евангелие. Это совершенно бесподобно. Во-первых, его дикция настолько ясная, чёткая была, что никогда ни одно слово не терялось, и интонации помогали восприятию. Вместе с тем, ничего, так сказать, искусственного, театрального не было. Это бесподобно и, конечно, можно пытаться подражать, но совершенство такое, что добиться его очень трудно.

прот. Александр: Для этого надо, я думаю, жить Евангелием так, как он жил.

Ирина Яновна: Но тоже надо очень уважать слово, потому что как чтецы, мы знаем его отношение к чтению. Он

совершенно не выносил, когда поют священный текст неясно. И требовал предельной чёткости и предельного отказа чтеца от собственной воли.

То же относилось и к пению, хотя и в меньшей степени, но вот с чтением он был совершенно неумолим. Читать нужно так, чтобы всё доходило.

Конечно, нужны какие-то общепринятые, нельзя сказать мелодии, а какие-то голосовые фигуры, но они не должны мешать тексту. И это у нас в епархии во всех приходах, куда не придёшь, сразу понятно, чья школа.

прот. Александр: С богослужением, конечно, очень тесно связан вопрос о его изумительных проповедях, которые известны в огромном количестве. Действительно, мы знаем много проповедей, сказанных на одну и ту же тему, но абсолютно разных. Они публикуются часто подряд и удивляешься, как он находил такие разные углы зрения на одно и то же, казалось бы, евангельское событие.

Конечно, кроме владыки никто не мог бы рассказать, как эти проповеди рождались, но что знаете вы на этот счёт? Готовился, скажем, владыка к проповеди или это была спонтанная импровизация после прочтения текста на богослужении? Как вам кажется, или, может быть, вы просто знаете?

Ирина Яновна: Я могу рассказать один случай, который, мне кажется, отвечает на этот вопрос. Ещё в 60-е годы я как-то пришла, он был усталый и сказал, что весь день и всю ночь готовился к проповеди в Австрии, в соборе, кажется, Святого Стефана в Вене, которую он должен был говорить по-немецки. Он говорит: “Немецкий я подзабыл, нужно было восстановить и, кроме того, я должен был искать в разных книгах точные цитаты, чтобы не ошибиться в тексте”.

И я немного удивилась, мне тогда ещё и тридцати не было, мало знала. Говорю ему, мол, Вы говорите спонтанно, наверное, без тщательной подготовки. Он на меня посмотрел с удивлением и сказал, что, «во-первых, Церковь не разрешает говорить без подготовки. И вообще нужно или по бумажке читать, или говорить наизусть то, что ты подготовил и выучил. А то получается пророчествование. А, во-вторых, конечно, я готовлюсь. Как же мне не готовиться, чтобы сказать то, что имеет шанс дойти. Вот так вот».

Он сказал это по поводу иностранного текста, но я поняла, что он именно так и на родных ему трёх языках поступает, у него ведь очень много цитат, скрытых. И он никогда не говорит, откуда взята цитата и что это вообще - цитата. Даже если он хочет не от себя говорить, а сказать, что это уже раньше было сказано, что это Традиция, он говорит: «Вот один святой сказал” (часто речь шла об Иринее Лионском, которого он обычно очень часто цитировал). Думаю, наличие множества цитат в его проповедях говорит о том, как он тщательно готовился.

Я знаю, что иногда он не шел проповедовать, хотя и обещал. Он говорил: “Я не могу собрать достаточно мыслей, достаточно убедительно не могу сказать на эту тему ничего».

прот. Александр: Вы упомянули о родных ему языках. Конечно, русский читатель знает проповеди владыки в русском варианте, в русском переводе. Может быть, он и говорил их первоначально именно по-русски. На каких языках он обычно проповедовал? И, на Ваш взгляд, на каком из них его проповеди звучали наиболее убедительно?
Владимир Борисович: Я лично могу судить только о проповеди на русском и английском языках, я не слышал его проповеди на французском и немецком языках. Но в том плане, как Вы ставите вопрос, они звучали одинаково убедительно… Когда я познакомился с ним в 67 году, он в совершенстве владел английским языком, который он выучил по приезде в Англию.

С юмором владыка рассказывал, как его английский воспринимали еще в 48-м. Ему, а тогда он был священником, очень вежливо указывали на ошибки в его речи английской. А потом он говорил без изъяна на английском. В смысле убедительности тоже всё было на месте.

Ирина Яновна: Я бы сказала, что из-за того, что он говорил всё-таки из глубины Православия и говорил некоторые вещи для него личные, скажем, об укоренённости нашей жизни в Боге, укоренённости в Евангелии, это и по-русски звучит не оригинально, правда ведь?

прот. Александр: Насколько мне известно, у владыки даже были свои английские неологизмы?
Ирина Яновна: По-английски – “pутность” (rooted) – новообразование, его нет в английском. А теперь есть. Его это “rooted” с раскатистым английским “R” он так выпаливал, что все было понятно, даже если это было не очень очевидно.

Да, были неологизмы, иное использование существующих слов. Наш зять англичанин, протестант, познакомился с митрополитом Антонием в семидесятые годы, в бытность его молодым епископом. Он просто поражался пламенными проповедями владыки: “Он увлекает своей речью так, что ты летишь с ним и при этом помнишь, что он сказал”.

Обычно люди помнили все, о чем говорил владыка Антоний. Ведь недаром ему дали в Англии, вернее, в Шотландии, в Эдинбурге, почётную докторскую степень за внесение новой жизни в христианскую общину. Думаю, это отчасти связано и с тем, что он как бы создал живой английский православный язык.

Конечно, книг было много переведено. Но вряд ли до него кто-то с такой радостью, с такой убеждённостью так православно благовествовал по-английски. Даже если он говорил с акцентом, это было совершенно неважно.

Православие в Великобритании

прот. Александр: Какое место занимал он в жизни Великобритании? Был ли известен инославным англичанам, далёким от Церкви людям?

Владимир Борисович: Не знаю, насколько он был известен далёким от Церкви. Но знаю, что владыка достаточно часто общался лично с руководителями других вероисповеданий: и англиканского, и католического. В своём прощальном слове у гроба владыки Архиепископ Кентерберийский рассказал, как тот однажды сказал ему удивительную вещь, о том, что душа священника - как рынок, рыночная площадь, на которую люди приходят, чтобы что-то получить.

Я думаю, этот маленький эпизод показывает степень близости общения. Вместе с тем, владыка был известен и светским людям. Он выступал в университете перед аудиторией студентов и преподавателей. Он выступал, причём не так давно, в одном из самых знаменитых клубов Англии, чисто светском клубе состоятельных англичан и очень влиятельном.

Благодаря своей глубине, полёту мысли, а вместе с тем и юмору замечательному, эти люди, искушенные жизнью и, в общем-то, достаточно жесткие, занимающие руководящие положения, превращались в его руках в податливый воск.

Ну, конечно, он был знаком и атеистам. Они иногда, так сказать, огрызались на владыкины какие-то слова, но это обычно было довольно жалким лаем.

Ирина Яновна: Очень известная его телевизионная серия была “Диалог верующего с неверующим”. Его оппонентом была некая Маргарита Ласки, умный человек, воинствующий атеист. Их собеседование передавалось несколько раз, издавалось на многих языках и пользовалось, действительно, очень большим успехом.

Знали ли владыку во внецерковных кругах? Судите сами. В книжных магазинах Англии я обычно смотрю, что где стоит. Если приличный магазин, то в разделе молодёжи, в разделе духовности, в разделе смысл жизни, иногда в разделе спиритуализма стоит Блюм - это значит переводы владыки Антония.

Хотя Владыка был очень недоволен тем, что в некоторых разделах, например, путешествий, путешествие в Индию, значит что-то духовное - стоит Антоний Сурожский. Тем не менее люди далёкие, совершенно и не думавшие о Боге, вдруг натыкались и покупали его книги.

Иногда читаешь что-то, ничего общего ни с Богом, ни с церковью и вообще с духовной жизнью не имеющее, и вдруг видишь: «…как пишет Антоний Сурожский», и какая-то фраза его… Очень удивляет, как он легко вошел в быт многих людей в Англии, совершенно непричастных к Церкви.

прот. Александр Степанов: Продолжая разговор, я хотел бы коснуться его литературного наследия. У нас вышла наиболее полная книга, в которой, наверное, больше 1000 страниц с его проповедями, беседами, разными произведениями. На Ваш взгляд, насколько полно это собрание, есть ли ещё и много ли не опубликованного? Думаю, нашим слушателям будет интересно знать, что владыка писал сам, своею рукой.
Ирина Яновна: То, что не всё опубликовано, это хорошо известно. И сейчас на сайте что-то да появляется постоянно. Каждую вторую неделю я вижу - впервые публикуется проповедь. Я думаю, это долго будет прожолжаться. Сейчас по всему миру собираются, кроме воспоминаний о владыке, оригинальные материалы: аудиозаписи, видеозаписи, его письма, то, что он писал.

Этим занимается целый комитет, и Борис Хазанов в Америке переводит всё в электронную систему, чтобы наверняка не утерялось. И ещё я знаю, что один из самых крупных в Англии архивов ещё не получен, об этом только ведутся переговоры. Так что имеется ещё очень большой пласт.

прот. Александр: Я думаю, что это очень радует наших слушателей.

Ирина Яновна: По-моему, есть записи на разных языках, на всех четырёх. У меня есть список тех материалов, видеоматериалов о владыке на одиннадцати страницах, которые я получила от организаторов. Они действительно очень серьёзно собирают его наследие. Писал ли он? Он немного, но всё-таки писал: статьи, причём печатая самостоятельно на допотопной машинке, полученной от какой-то старушки. Машинка была дореволюционная. Владыка так обрадовался, когда её увидел. Ведь он по старой орфографии писал, и машинка была с таким шрифтом.
прот. Александр: То есть, он писал всегда по старой орфографии?

Ирина Яновна: Да, до последнего. Даже современные письма. Сам печатал и на латинице, и на кириллице. Я знаю точно, что он написал предисловие к Закону Божиему “Жив Бог”. А вообще он больше говорил, тщательно подготовившись. И то, что публикуется, насколько я знаю, он правил перевод. Правил все, что снимали с записи, то, что переводили. Я бы хотела отметить героическую работу сестёр Майданович, Татьяны Львовны в Лондоне и Елены Львовны в Москве. Они больше, чем кто-либо, сделали для того, чтобы были эти записи: Татьяна записывала на магнитофон. Елена переводила на русский.

Елена Львовна настолько вжилась в стиль владыки, что он иногда сам не очень разбирался, на каком языке это было сказано, перевод это или оригинал. Но какое-то время он точно сверял то, что снималось с ленты в оригинале и то, что переводилось на тот или иной язык. Потому что некоторые его проповеди с русского переводились на английский для публикации в Англии.

прот. Александр: Во всяком случае, качество текстов, которые я видел и которые читают очень многие наши слушатели, на мой взгляд, очень высокое.

Ирина Яновна: Однажды один очень высококвалифицированный московский переводчик перевёл книгу владыки ещё в застойные времена. И подпольными путями мне передал, попросил (я тоже переводами занималась) у владыки благословения размножать.

Владыка посмотрел и сказал - нет, хотя книга эта ещё не была переведена, и было бы хорошо, чтобы она циркулировала. Владыка сказал: «Нет, я так не говорю». И всё.
Владимир Борисович: Я думаю, надо помнить не только его литературное наследие и его проповеди за богослужением. Он в течение многих лет вёл беседы, еженедельные. А в последнее время, кажется, только на русском языке, потому что на английском языке кто-то другой мог вести беседы.

Но он и на английском языке проводил беседы в храме, в соборе. И прихожане, иногда и посторонние, которые знали об этом, приходили. Он говорил без шпаргалки. И, конечно, конкретно готовился к этим беседам. И они тоже записывались, в основном на аудиокассеты. Писали прихожане, ставившие свои магнитофончики перед ним. А владыка никогда не возражал и даже иногда ждал, когда кассету нужно было менять несколько секунд, чтобы дать возможность не утерять мысль. Но, конечно, и видеозаписи делались с этих вот бесед, которые только частично опубликованы.

Ирина Яновна: Есть, по меньшей мере, ещё два типа его выступлений, о которых здесь меньше знают. Это, во-первых, общее говение, которое он проводил много лет два раза в год, в Рождественском и Великом постах, для русских и для англичан. Некоторые русскоговорящие ходили на оба. И это были фактически две часовых лекции.

А потом он как бы исповедовался от лица каждого. Зная всех нас, конечно, наизусть, он как-то представлял себе главную боль каждого человека. Были такие чувства иногда, что это он обо мне говорит. Люди вздрагивали, узнавая себя. Это было сильное ощущение, невероятной силы, подъём общий.

Молитвы, по-моему, он никогда не разрешал записывать, а беседы записывались. Этот, если можно сказать, жанр - это очень ценно. А лекции, которые он читал, скажем, перед врачами. Христианское отношение и к человеку, и к болезни, и к медицине. Не знаю, опубликованы ли они.

прот. Александр: Известна книжечка небольшая - “Болезнь, смерть и жизнь после”.

Ирина Яновна: Это, скорее, беседа с отцом Сергием Гаккелем, по-моему, на БИ-БИ-СИ. Я говорю о выступлениях его в Академии медицинских наук, по-моему, в Англии перед врачами, в Кембридже, в православном институте, который он же и создал недавно, между прочим, кроме всех своих дел. Лекции публичные, я их не видела ещё на русском языке. Ещё много есть его наследия, тут ещё не известного.

прот. Александр: Ну что же, будем надеяться, что это всё в обозримом будущем станет известным и будет полезно также для наших верующих. Теперь немного о другом. Владыка Антоний, представитель старого аристократического немецкого рода в России, оказался в эмиграции. И мы знаем, что большая часть русской церкви в эмиграции разделилась между двумя юрисдикциями: между Синодальной или Русской Зарубежной Церковью и церковью, которая возглавлялась митрополитом Евлогием, и потом оказалась в составе Вселенского Патриархата. А владыка Антоний представляет сравнительно наименьшую часть русской эмиграции, которая избрала себе путь внутри Московской Патриархии. С чем это связано?

Владыка, конечно, об этом говорил, но, может быть, об этом не все знают. Могли бы Вы немножко прокомментировать этот выбор, который был для него, в общем, я понимаю, принципиальным?

Служить Богу в том месте, где это сложнее всего

Владимир Борисович: Когда я только познакомился с владыкой, меня этот вопрос тоже интересовал. Я не сразу посмел его задать, но, когда почувствовал уже, что могу осмелиться, спросил владыку. Его ответ не исчерпывал все стороны его отношения к этому вопросу. Он сказал, что борьба между духовностью и материализмом идёт в России больше, чем где бы то ни было, и поэтому там больше, чем где бы то ни было, нужно слово Божие. Вот такое сознательное становление на этот путь. Конечно, служение Богу - в первую очередь, но и противоборство материализму - там, где он является наиболее воинствующим.

прот. Александр: То есть, он стремился служить Богу именно в том месте, где это сложнее всего.

Владимир Борисович: Да, где сложнее всего.

Ирина Яновна: Я с ним очень много об этом говорила, в частности, в передачах на Би-Би-Си, когда я работала там. Он говорил, во-первых, всегда настаивая на том, что нельзя отрекаться от Матери-Церкви, если она не впадает в ересь, а Русская Православная Церковь в России в ересь не впала.

Так что нет никаких канонических оснований, никакого права церковного на то, чтобы из неё выходить. Вот это было его глубочайшее убеждение, он очень много раз это говорил. Потому то, о чем сказал уже Владимир Борисович, он описывает, по-моему, очень ярко.

Он рассказывал об одном священнике, с которым познакомился, уже когда стал приезжать в Россию, когда его стали пускать. С монахом, старым человеком, совершенно разбитым, болезненным. Он сидел в старческом доме, советском, на страшн